– Возможно. – Я фыркнул. – Вот только не знаю, чем бы мне хотелось заниматься. Кажется, уже все придумали до меня.

– Ты получил такое хорошее образование и не знаешь, где применить свои способности?

– Не-а. Разве что только в корпорации отца. Но теперь нет смысла говорить об этом. Достаточно просто взглянуть на меня.

– Ты в коляске. Что в этом такого? Голова же у тебя работает!

– Сейчас я не могу думать о работе, потому что в депрессии.

– Ясно. В монастыре ее быстро вылечат, – весело хмыкнула она и зашла в загон с коровами, чтобы положить спящего цыпленка в ящик.

В ее голосе почему-то часто слышалась колкость и резкость. Что-то у нее с нервами… Может быть, из-за того, что сильно загружена работой? Постоянная усталость? Я не понимал, потому что всегда не очень хорошо разбирался в людях.

Нажал подбородком на рычаг и хотел поехать за ней, чтобы продолжить разговор, но колесо угодило в небольшую яму с грязью, и я застрял.

– Черт! – громко выругался и начал искать взглядом послушника, он как раз был рядом.

– Прекращай призывать нечистого, – выдохнул Владимир, подойдя ко мне ближе. – Тебе разве мало того, что с тобой уже произошло? – и выкатил коляску на сухое место.

– Ты серьезно? – сказал я с насмешкой. – Что тут такого? Слово просто емко выражает мои эмоции, как мат. Только и всего.

– При мне не нужно чертыхаться.

Фактически это означало просьбу больше никогда не использовать это слово, потому что мы с послушником всегда были вместе – днем и ночью. Но я так привык к этому красноречивому словечку! Оно вылетало у меня непроизвольно. Я даже не знал, смог бы я себя постоянно контролировать, но на всякий случай ответил дежурное «ок».

Он больше ничего не сказал. Только сорвал цветок клевера и, выдергивая из сердцевинки сиреневые тонкие лепестки, задумчиво высасывал из них сладкий нектар. Когда Вита вышла из коровника, послушник предупредил ее, что мы уезжаем, пора возвращаться на монастырские огороды. Она кивнула ему, даже не взглянув в мою сторону. Я вздохнул. Еще столько не обсудил с ней!

***

Владимир зачерпнул из фляги, и я отпил из ковша ключевой воды, от которой заломило зубы. День был жаркий, мы только закончили с высадкой овощей. Я считал себя полноправным участником, потому что отец Серафим не позволил мне лениво лежать в гамаке. По указу батюшки я читал для них житие Сергия Радонежского с планшета на подставке, перелистывая текст носом. О том, как его благословение позволило войску князя Дмитрия Донского одержать победу в Куликовской битве и как одно касание руки старца исцеляло слепых, немых и хромых. В последнее я не особо верил, но от чтения все же не отрывался. В общем, от усердия у меня в горле пересохло. Поэтому вода из скважины при старинном храме была очень кстати.

– Как вкусно! – я облизнул губы, Владимир в ответ промычал «угу», не отрываясь от железного ковша.

– И аппетит разыгрался, – сказал он, протирая рот рукавом.

Батюшка предусмотрительно чуть раньше освободил от огородных работ двух трудников, которые ушли готовить обед. Пока мы ковырялись в земле и в словах, они успели накрутить котлет из щук, которых наловил Владимир. Отец Серафим разрешил добавить в них немного сала для сочности. После работы на свежем воздухе тарелки с картофельным пюре и рыбными тефтелями опустели в мгновение ока, и мы с послушником вышли на полянку возле полуразрушенной церкви. Я смотрел на древнюю церковь и на то, как Владимир растянулся на траве.

– Хочешь тоже полежать? – вдруг спросил он.

– Давай.

Он расстегнул ремни и стащил меня вниз, уложив солдатиком. Какое же синее было сегодня небо!

– Родители никогда не разрешали мне просто так валяться на траве без дела, – вздохнул я.

– Правда? Почему?

– У меня весь день был расписан по минутам. Сначала школа с математическим уклоном, после нее – шахматы – для интеллекта, теннис – потому что престижно, английский и французский – потому что статусно, конный спорт – для физического здоровья. Не было даже свободной минуты, чтобы просто погонять футбол с одноклассниками.

– Не повезло тебе… – Владимир тоже смотрел в небо. – Я думаю, что немного полентяйничать даже полезно. Развивается воображение. Вот лежу я сейчас и представляю, будто мы живем на дне океана, а вот эта голубизна – это море.

– Почему тогда тут нет воды? – хмыкнул я.

– Не знаю. Воздушная прослойка, чтобы мы могли дышать. А там выше – вода. Иногда фантазирую, как в этой синеве проплывают огромные киты или кашалоты. Красиво… Но когда наступает ночь, сразу становится понятно, что никакого моря нет, потому что виден космос, сказочная бесконечность, наполненная красотой и неизвестностью.

– Да ты поэт!

– Как сказал классик, у каждого моряка под рубахой бьется мечтательное сердце!

– Ты – моряк?

– Был когда-то.

– Расскажи.

– Как-нибудь, как-нибудь, – сказал он неопределенно, будто совершенно не хотел говорить об этом.

Владимир закрыл глаза, нежась на солнышке. Я же смотрел в небо и тоже начал представлять огромных рыб, проплывающих в воздушном голубом море между белых барашков-облаков…

– Обед окончен! Пора приниматься за работу! – объявил отец Серафим, похлопав в ладоши. После небольшого отдыха он отправил трудников полоть гряды, а нас с Владимиром чистить загон, пока бяшки, как называл их батюшка, были на выгуле в поле.

Вечером мы собрались на службу в маленькой часовне при старинном храме. Послушник собирался служить вместе с батюшкой, поэтому оставил меня возле изрезанной иконы святого Пантелеймона, а сам подошел к отцу Серафиму – облачаться, подготовить кадило и зажечь лампады, что висели перед образами. Я наблюдал, как трудники поправляли свежие цветы перед иконами, как деревенские ставили свечи.

Пока отец Серафим читал молитвы из какой-то большой книги, я смотрел в глаза святого Пантелеймона и размышлял о том, что было бы неплохо, если Высшие силы снова поставили бы меня на ноги. Но как этого добиться? Пообещать им стать хорошим? Решил для начала отказаться от слова «черт». Ведь я не зря сюда приехал. Само собой мое выздоровление не могло произойти. Наверное, мне все-таки придется приложить какие-то усилия.

Помолиться мне не удалось, потому что пока я размышлял над планом дальнейших действий, служба уже кончилась. Владимир вывез меня на улицу: возле храма без умолку стрекотали кузнечики, на тротуаре резвая птичка с длинным качающимся хвостиком чистила серые перышки. Вита вышла следом за нами. Оказывается, все это время она стояла позади меня и наверняка украдкой наблюдала за мной. Могла бы подойти и поздороваться, а не прятаться в темных углах! Мы с ней как раз прошлый разговор про инвестиции не закончили. Перекинулись бы парой слов, раз уж снова встретились.

– Вы уезжаете завтра утром? – спросила она у брата.

– Да, совсем рано, около пяти часов, чтобы успеть на утреннюю службу в Абалаке.

– Тогда счастливого пути! – Вита улыбнулась ему. – Пока, Матвей, – сказала она сухо и направилась к своему дому.

Рыжая возвращалась узкой полевой заросшей дорогой, сбросив с головы платок и дав волосам волю. Они расплескались огненными всполохами по ткани платья, будто опасный летний пожар бушевал в тенистом зеленом лесу. Это была та самая одежда, в которой я ее увидел в первый раз, и те же странные ботинки с коротенькими торчащими в разные стороны шнурками.

Владимир вез меня на ужин в дом с большой поленницей. Над лесом растеклось пламенное золото заката. Еще пару часов, и на Липовку опустится густая ночь с яркими звездами. Я увидел, как вдалеке Вита зашла в высокие ворота своего двора и наглухо закрыла за собой калитку.

В Абалак почему-то возвращаться не хотелось. Вот бы остаться в Липовке!

Глава 4

– Какой аромат! Уже кто-то с утра прошелся здесь литовочкой, скосил свежую поросль, – Владимир вкатил мою коляску на монастырскую территорию. – День точно будет жарким. Ты только посмотри, как резвятся в небе птицы!